ДАГАЗ

Большая коричневая гусеница старательно жевала зеленый лист, не брезгуя даже жесткими прожилками. Нужно было торопиться, пока солнышко грело ее гибкое длинное тельце, давая силы. К ночи, когда на землю спускалась прохлада, гусеница прицеплялась покрепче с нижней стороны листа и засыпала до следующего утра.

Гусеница не считала проходящих дней и ночей. Просто иногда бывал дождь, и тогда она спала, как ночью, а иногда светило солнце и нужно было есть. Больше ее ничто не интересовало.

Прошло несколько дней, и гусеница почувствовала, что больше не хочет есть. Она проползла по ветке дерева до самого ствола и выбрала себе уютную трещинку. Ее тельце подобралось, став больше толстым, чем длинным, она вцепилась покрепче в кору и погрузилась в странное оцепенение. Кора горьковато пахла днем, нагретая летним солнцем, но гусеница уже не чувствовала запаха. Ночью, ближе к утру, и кора, и застывшая гусеница покрывались крошечными капельками росы, но гусеница и этого уже не чувствовала. Ее тонкая нежная кожица затвердела и теперь гусеница больше напоминала не червячка, а туго спеленатую маленькую куколку.

Гусенице снились волшебные сны.

Теперь она вспоминала все то, что раньше видела только мельком, краем глаза, пока торопливо и сосредоточенно жевала лист. Она вспомнила теплое прикосновение золотистого солнечного луча, и мягкую прохладу летнего ветерка, аромат темных бордовых роз, обвивших изгородь прямо под ее деревом и синеву неба, которое она видела, когда ветер шевелил и переворачивал ее лист. А еще она вспоминала бархатную черноту неба и белый серп луны в ту особенно жаркую ночь, когда спать совсем не хотелось, и она продолжала жевать. И еще – прекрасных и нежных созданий, таких хрупких, грациозно кружившихся над розами, то присаживаясь на минуту на цветок, то вспархивая в порыве ветра в удивительном танце.

Одно такое создание однажды поднялось высоко, до той ветки, где сидела гусеница, и присело отдохнуть на соседний лист. Создание то складывало крылья, невзрачно коричневые и похожие цветом на кожицу самой гусеницы снаружи, то раскрывало их, озаряя все вокруг сиянием красок. Гусеница была так поражена великолепием этого существа, что на целую минуту перестала жевать.

Закованная в броню своей затвердевшей кожицы, гусеница грустно вздыхала, жалея, что так мало успела увидеть, рассмотреть. Она думала, что если бы была умнее, то могла бы тогда заговорить с тем крылатым существом. И может быть, они бы даже нашли общий язык. Чувствуя в своей неподвижности, что с ней что-то происходит, она думала, что умирает, и прощалась в памяти с этим прекрасным миром, в котором была так недолго. Напоследок она мечтала о том, как могла бы родиться с крыльями и танцевать в ладошках летнего ветра над душистыми розами.

А потом наступила перемена. Она вдруг почувствовала, что может шевельнуться внутри корочки своей бывшей кожи. Она шевельнулась, сначала осторожно, потом чуть увереннее. Раздался легкий щелчок, скорлупка треснула и в глаза брызнул дневной свет. Она попыталась выползти, изгибая тельце, но тут же обнаружила, что так ползти больше не может. Зато у нее откуда-то появились тоненькие лапки, зацепившись которыми за кору она стала вытягивать себя наружу.

О! Она была так счастлива, что не умерла, что опять видит солнце и небо, так ошеломлена, что двигалась очень медленно. Она уже почувствовала, что изменилась, и прислушивалась к себе, пытаясь понять, что принесли эти изменения. На спинке ощущалась какая-то тяжесть, которая расправлялась, разворачивалась и твердела. Сначала гусеница испугалась, вспомнив, как твердела ее кожица, превращаясь в оковы, но ЭТО не мешало движению и она сделала несколько шагов по стволу дерева. Потом ЭТО шевельнулось, раскрылось, и она увидела край настоящего крыла. Не веря себе, она несколько раз распахнула и сложила свои новые крылья, а потом, отчаянно отцепив лапки от древесной коры, бросилась в объятия летнего ветра.

С дерева взлетела большая бабочка, в развороте крыльев которой переливались свежими красками и чернота ночи, и синева летнего неба, и пурпур душистых роз. Павлиний глаз.

(с) Daene Sidhe